активной была побудка, словно в казарме.
— Ка-а! Ка-а! — снова крикнуло рядом и замолчало.
Дернув из-за спины автомат, я пошел вдоль замшелой стены. Обошел церковь вокруг, вернулся на базу и разбудил капитана.
— Кажется, нас окружают, — произнес я.
— Кажется или точно? — хлопал тот спросонья глазами.
— Сорока трещит не по времени.
Тот быстро поднялся, со звоном дослал патрон в патронник — и тотчас в просторном зале возникло шевеление.
— К бою, ребята, — вполголоса произнес капитан. — Залечь возле стен, под окнами.
В проеме двери мелькнули трое других в «зеленке», стоявших до этого на постах.
— Что там? — спрашивал капитан.
— Ничего, — ответили те. — Просто мы слышим, у вас тут шорох, вот мы и сдернули. Но там есть ручей. Можно воды набрать.
— Вода — это хорошо. Вода — это уже половина вопроса. — Капитан ухмыльнулся, смерив меня недоверчивым взглядом. — Что за шум, что за сороки трещат… Разведка, проверить немедленно! Заодно водички принесите. Ильин, веди отделение… Ты тоже с ним отправляйся.
Он снова мельком взглянул в мою сторону.
В отделении оказалось всего шесть человек. Я был седьмым. Восьмым был тот, что говорил про воду. Мы вышли из помещения, углубились в лиственный лес и вскоре уже стояли над бурным потоком, выискивая, где лучше к нему спуститься. Однако повсюду из-под земли выдавались лишь замшелые камни.
Удар миномета заставил свалиться всех с обрыва. Внизу оказался не то что ручей, а целая река среди кучи камней, и не было слышно, как она журчит, потому что в ушах звенело. Потом ударили пулеметы, ссекая над нами листву и мелкие ветви. Струи металла грызли над нашими головами тяжелый грунт косогора, отчего казалось, что там орудует ломами бригада озверелых рабочих. В ответ им дружно ударили автоматы — с другой стороны, от нашего здания.
Я лежал среди булыжников, а рядом торопился ручей. Я лежал и почему-то думал о том, что дома у нас все еще спят, либо, может, общаются на кухнях, либо читают рекламу. На сексуальные темы. Увеличение полового члена. Доступные цены…
Дураки. Они не знают, о чем пишут, потому что не в курсе, потому что есть на свете подобные ручьи и овраги…
Огонь внезапно прекратился. Ильин говорил по мобильной рации и не мог докричаться.
— Набрать воды, — приказал он. — Уходим.
Две просторные канистры из нержавейки плюхнулись в воду, захлебываясь и тут же тяжелея. Их нужно было придерживать, чтобы не унесло потоком. Вчетвером мы подхватили их и с трудом поднялись в гору.
К счастью, никто в результате налета не пострадал. Одному сержанту в помещении осколком кирпича оцарапало щеку — только и всего.
Канистры с водой занесли внутрь. Возможно, когда-то давно здесь действительно располагалась школа, однако ни одной парты не сохранилось.
— Не пить! — орал капитан Платов. Рябое лицо у него стало еще корявее, однако его никто не слушал. Канистры с ледяной водой моментально опустели.
— Кипятить надо воду, ребята, — повторял он, качая головой. — Неужели опять всё забыто?
Но ребята не обращали на него никакого внимания. Кипятить — это зачем и, главное, на чём?
К воде приложились все, в том числе и я.
Прапорщик Ильин принялся готовить завтрак. На всю группу. Собрали все, что у нас осталось, подвели итог и приуныли: запасов пищи оставалось, самое большее, дня на три.
— Потом хоть зубы на полку, если нам не забросят продукты, — сделал вывод прапорщик.
В этот же день мы еще несколько раз опускались к ручью, наполняя всевозможные емкости, а к вечеру я уже чувствовал что-то неладное: в животе раскручивалась по спирали безжалостная пружина, и постоянно хотелось в туалет — из меня текла теперь лишь вода. Она текла у всех, словно мы принадлежали к семейству птичьих. Мы принялись бегать в конец коридора, где помещались жалкие остатки туалетной комнаты, и подолгу там пропадали.
Капитан с надеждой наблюдал за нами, пока не понял, что уповать больше не на что, потому что личный состав, исключая его самого, практически вышел из строя, и принялся вновь вызывать Лихунского. Он не выпускал из рук рацию, надеясь услышал знакомый голос.
— Слушаю вас, — наконец ответил тот. — Кто говорит? Вас не слышно…
Лихунский говорил и вновь пропадал, пока Платов не обложил его трехэтажным матом.
— Что у вас? — Слух у Лихунского неожиданно выправился. — Какие проблемы? Приехать и самому посмотреть?
— Именно! — кричал Евгений Иванович. — И прихвати эскулапа с мешком левомицетина.
— Шутить изволите?
— Так точно! Нам было так смешно, что мы поголовно обделались, но теперь нам не до смеха…
— Вас трудно понять. Говорите открытым текстом.
Координатор-штабист был либо пьян, либо только что проснулся и не мог в связи с этим войти в курс дела.
— Я ведь уже докладывал: плохо нам, подполковник, — понизил голос Платов. — Нас обстреляли с утра, а вода в ручье зараженная — она не усваивается организмом и просто течет…
— И пусть течет себе. Не трогайте больше воду…
Капитан сморщил лицо, словно от зубной боли, и снова сплюнул себе под ноги.
— Отравление, — говорил он открытым текстом. — Инфекция…
— Понял вас, седьмой. Ждите подмогу, — проговорил Лихунский, и вновь наступила тишина.
И так в течение двух суток без перерыва. В рациях поменяли севшие аккумуляторы.
Пути к отходу оказались отрезанными. Нам по-прежнему приходилось бегать к ручью, что тек и тек откуда-то с гор. Но и от него нас теперь пытались отрезать, перекинув в расщелину огонь минометов.
Мы не пользовались теперь тем, что у нас между ног, а брюки у многих давно превратились сзади в зловонную корку, постоянно подпитываемую изнутри…
Зато в низине всё цвело и благоухало — бегали ребятишки, степенно, не скрываясь, ходили небритые мужики в камуфляже, бродили овцы, на лавочках сидели аксакалы…
Потом огонь прекратился. На нас, возможно, истратили весь запас и успокоились — не было ни движения, ни криков. Корявый капитан лежал рядом со мной и повторял, улыбаясь:
— Однажды, прикинь… Отец Онуфрий, обходя окрестности Онежского озера, обнаружил обнаженную Ольгу. «О! Ольга! Отдайся, озолочу…»
Обнадеженная Ольга отдалась отцу Онуфрию, однако отец Онуфрий обманул Ольгу. Обманутая Ольга охуярила отца Онуфрия огромною оглоблею…
Он замолчал. Потом снова разлепил губы:
— Все слова на букву «о»…
Далее он продолжил:
Солнце близится к обеду
— я с горы на жопе еду.
Забегаю в одну хату:
кочерга грызет лопату,
а в углу метла хохочет
— садануть кого-то хочет.
Кто-то слямзил балалайку,
В чайник бросили гондон,
Обесчестили хозяйку
И нассали в патефон…
— Это про кого, Коля? — спросил он неожиданно.
